Неточные совпадения
В моменты
мук, напротив, он был худ, бледен, болен, не ел и
ходил по полям, ничего не видя, забывая дорогу, спрашивая у встречных мужиков, где Малиновка, направо или налево?
На дворе тоже начиналась забота дня. Прохор поил и чистил лошадей
в сарае, Кузьма или Степан рубил дрова, Матрена
прошла с корытцем
муки в кухню, Марина раза четыре пронеслась по двору, бережно неся и держа далеко от себя выглаженные юбки барышни.
В другой половине помещалась мельница, состоявшая из 2 жерновов, из которых нижний был неподвижный. Мельница приводится
в движение силой лошади. С завязанными глазами она
ходит вокруг и вращает верхний камень.
Мука отделяется от отрубей при помощи сита. Оно помещается
в особом шкафу и приводится
в движение ногами человека. Он же следит за лошадью и подсыпает зерно к жерновам.
—
В таком случае… конечно… я не смею… — и взгляд городничего выразил
муку любопытства. Он помолчал. — У меня был родственник дальний, он сидел с год
в Петропавловской крепости; знаете, тоже, сношения — позвольте, у меня это на душе, вы, кажется, все еще сердитесь? Я человек военный, строгий, привык; по семнадцатому году поступил
в полк, у меня нрав горячий, но через минуту все
прошло. Я вашего жандарма оставлю
в покое, черт с ним совсем…
Потом мы
сошли вниз, и я увидел вертящийся жернов и над ним дрожащий ковшик, из которого сыпались зерна, попадавшие под камень; вертясь и раздавливая зерна, жернов, окруженный лубочной обечайкой, превращал их
в муку, которая сыпалась вниз по деревянной лопаточке.
Старуха матроска, стоявшая на крыльце, как женщина, не могла не присоединиться тоже к этой чувствительной сцене, начала утирать глаза грязным рукавом и приговаривать что-то о том, что уж на что господа, и те какие
муки принимают, а что она, бедный человек, вдовой осталась, и рассказала
в сотый раз пьяному Никите о своем горе: как ее мужа убили еще
в первую бандировку и как ее домишко на слободке весь разбили (тот,
в котором она жила, принадлежал не ей) и т. д. и т.д. — По уходе барина, Никита закурил трубку, попросил хозяйскую девочку
сходить за водкой и весьма скоро перестал плакать, а, напротив, побранился с старухой за какую-то ведерку, которую она ему будто бы раздавила.
Не
прошло и года после ужасной гибели Васи, как дочь Н.И. Пастухова внезапно заболела горловой чахоткой и через несколько месяцев умерла
в страшных
муках от голода, не имея сил глотать никакую пищу.
Ты права! что такое жизнь? жизнь вещь пустая.
Покуда
в сердце быстро льется кровь,
Всё
в мире нам и радость и отрада.
Пройдут года желаний и страстей,
И всё вокруг темней, темней!
Что жизнь? давно известная шарада
Для упражнения детей;
Где первое — рожденье! где второе —
Ужасный ряд забот и
муки тайных ран,
Где смерть — последнее, а целое — обман!
— Не только рожала, а меня из-за него, мерзавца, тогда чуть на куски не изрезали… Представь себе: ногами вниз, да еще руки по швам — точно
в поход собрался! А сколько я
мук приняла, покуда тяжела им
ходила… и вот благодарность за все!
Прошел длинный, мучительный день, а ночью Елена Петровна пришла
в кофточке к Саше, разбудила его и рассказала все о своей жизни с генералом — о первом материнстве своем, о горькой обиде, о слезах своих и
муке женского бессильного и гордого одиночества, доселе никем еще не разделенного. При первых же ее серьезных словах Саша быстро сел на постели, послушал еще минуту и решительно и ласково сказал...
Нет, я напишу до конца. Все равно: если я и брошу перо и эту тетрадь, этот ужасный день будет переживаться мною
в тысячный раз;
в тысячный раз я испытаю ужас, и мучения совести, и
муки потери;
в тысячный раз сцена, о которой я сейчас буду писать,
пройдет перед моими глазами во всех своих подробностях, и каждая из этих подробностей ляжет на сердце новым страшным ударом. Буду продолжать и доведу до конца.
Сухорукий Андрей, одетый
в серую куртку, замазанную на груди маслом и
мукою до твердости древесной коры,
ходил по комнате как-то боком, виновато улыбаясь, точно ребенок, которому только что простили какую-то шалость.
Прошло еще две недели. Иван Ильич уже не вставал с дивана. Он не хотел лежать
в постели и лежал на диване. И, лежа почти всё время лицом к стене, он одиноко страдал всё те же не разрешающиеся страдания и одиноко думал всё ту же неразрешающуюся думу. Что это? Неужели правда, что смерть? И внутренний голос отвечал: да, правда. Зачем эти
муки? И голос отвечал: а так, ни зачем. Дальше и кроме этого ничего не было.
— О, черт возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое — и кончено… Что же, мы так целый век и будем на маменькиных помочах
ходить? Ну, у нас будут дети, тебе захочется
в театр,
в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз
ходить и кланяться: «Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!» Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь, а какая-то адская
мука.
Вздремнешь, забудешься, и вдруг кто-то трогает за плечо, дует
в щеку — и сна нет, тело такое, точно отлежал его, и лезут
в голову всё мысли о смерти; повернулся на другой бок — о смерти уже забыл, но
в голове бродят давние, скучные, нудные мысли о нужде, о кормах, о том, что
мука вздорожала, а немного погодя опять вспоминается, что жизнь уже
прошла, не вернешь ее…
У других малодушество-то с летами
проходит, когда беды да напасти, Афоня, изомнут да
в муку изотрут человека; а ты вот, не живя, еще ни горя, ни радости не видавши, как старик рассуждаешь.
А иные сидели тихонько под навесами и только ждали, чтобы он
прошел поскорее и не заметил бы, что они тут. Но не такой был человек мельник, чтобы
пройти мимо или позабыть тех людей, которые ему должны за
муку или за помол или просто взяли у него денег за проценты. Ничего, что их плохо было видно
в тени и что они молчали, будто воды набрали
в рот, — мельник все-таки останавливался и говорил сам...
Так
проходил, средь явственного сна,
Все
муки я сердечного пожара…
О бог любви! Ты молод, как весна,
Твои ж пути как мирозданье стары!
Но вот как будто дрогнула стена,
Раздался шип — и мерных три удара,
В ночной тиши отчетисто звеня,
Взглянуть назад заставили меня.
До праздника с работой управились… Горянщину на пристань свезли и погрузили ее
в зимовавшие по затонам тихвинки и коломенки. Разделался Патап Максимыч с делами, как ему и не чаялось. И на мельницах работа хорошо
сошла,
муку тоже до праздника всю погрузили… С Низу письма получены: на суда кладчиков явилось довольно, а пшеницу
в Баронске купили по цене сходной. Благодушествует Патап Максимыч, весело встречает великий праздник.
Он не
ходил бы из угла
в угол, не хватал бы себя за голову и не строил бы всевозможных планов, а предоставил бы всё жизни, которая мелет
в муку даже жёрновы.
Но наука не восполняет всецело жизни человека:
проходит юношеский пыл и мужская зрелость, наступает другая пора жизни и с нею потребность углубляться
в самого себя; тогда воспоминание о причиненном насилии,
муках, страданиях другому существу начинает щемить невольно сердце.
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к Богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную
муку!
А после
ходит тревожный...
В новом, никогда доселе неведомом ясновидении сердца — вместе с крестной
мукой сходила в него небесная радость, и с тьмою богооставленности
в душе воцарялся Бог.
И вместе с Ним, вознесшим на крест плоть «со страстьми и похотьми», сопереживала искупительную
муку и сама природа
в лице Пречистой матери Его, Которой воистистину орудие
прошло душу.
— Господи Исусе! — причитала она. — И хлеб-от вздорожал, а к мясному и приступу нет; на что уж дрова, и те
в нынешнее время стали
в сапожках
ходить. Бьемся, колотимся, а все ни сыты, ни голодны. Хуже самой смерти такая жизнь, просто сказать,
мука одна, а богачи живут да живут
в полное свое удовольствие. Не гребтится им, что будут завтра есть; ни работы, ни заботы у них нет, а бедномy человеку от недостатков хоть петлю на шею надевай. За что ж это, Господи!
Не уйти никуда от несчётных скорбей:
Ходит всюду болезнь, люди
в страхе немом,
О спасенье не думая, гибнут.
Благодатных плодов не приносит земля,
Жены
в муках кричат и не могут родить…
Раздаются мрачные
Песни похоронные.
Ты приди, помилуй нас,
Защити от гибели,
О, Тучегонителя
Золотая дочь!
И здесь нельзя возмущаться, нельзя никого обвинять
в жестокости. Здесь можно только молча преклонить голову перед праведностью высшего суда. Если человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему
в душе, если он робко
проходит мимо величайших радостей, уготовленных ему жизнью, то кто же виноват, что он гибнет
в мраке и
муках? Человек легкомысленно пошел против собственного своего существа, — и великий закон, светлый
в самой своей жестокости, говорит...
На это есть тысячи приемов, тысячи способов, и их на словах не перечтешь и не передашь, — это дело практики, — докончила она и, засмеявшись, сжала свои руки на коленях и заключила, — вот если бы вы попали
в эти сжатые руки, так бы давно заставила вас позабыть все ваши
муки и сомнения, с которыми с одними очень легко с ума
сойти.
Затем Володе показалось, что комната, Нюта, рассвет и сам он — всё слилось
в одно ощущение острого, необыкновенного, небывалого счастья, за которое можно отдать всю жизнь и пойти на вечную
муку, но
прошло полминуты, и всё это вдруг исчезло. Володя видел одно только полное, некрасивое лицо, искаженное выражением гадливости, и сам вдруг почувствовал отвращение к тому, что произошло.
И здесь можно только молча преклонить голову перед праведностью высшего суда: если человек не следует таинственно-радостному зову, звучащему
в его душе, если он робко
проходит мимо величайших радостей, уготованных ему жизнью, — то кто же виноват, что он гибнет
в мраке и
муках?
Сошел я вниз,
в комнату, где жил с братом Мишею. Зажег лампу. И вдруг со стены, из красноватого полумрака, глянуло на меня исковерканное
мукою лицо с поднятыми кверху молящими глазами, с каплями крови под иглами тернового венца. Хромолитография «Ecce homo!» [«Вот человек!» (лат.)] Гвидо Рени. Всегда она будила во мне одно настроение. Что бы я ни делал, чему бы ни радовался, это страдающее божественною
мукою лицо смотрело вверх молящими глазами и как бы говорило...
Но если она не убьется, ей только два выхода: или она пойдет и повезет, и увидит, что тяжесть не велика и езда не
мука, а радость, или отобьется от рук, и тогда хозяин сведет ее на рушильное колесо, привяжет арканом к стене, колесо завертится под ней, и она будет
ходить в темноте на одном месте, страдая, но ее силы не пропадут даром: она сделает свою невольную работу, и закон исполнится и на ней.
Мы
ходим с угрюмыми лицами и при встречах с ним раскланиваемся, низко-низко опуская глаза. Он отвечает нам кивком головы, не глядя на нас. Какая это
мука! Не для нас теперь звучит его бархатный, от слова до слова западающий
в душу голос. И светлая улыбка его тоже не для нас.
Новый человек рождается
в муках, он
проходит через бездны, неведомые старой святости.
Муки эти усугублялись еще тем, что Николай Герасимович как-то вдруг понял, что во всей только что окончившейся беседе с Масловым, он, Савин, играл далеко не достойную роль, что Михаил Дмитриевич смотрел на него сверху вниз, со снисходительным полусожалением, что тон, с которым он кинул ему пророчество о том, что не
пройдет и нескольких дней, как он, Савин, появится
в Хватовской компании, был прямо оскорбительный.
— Курьезный это народ, — говорил офицер и смешливо поводил усами. — Особую выучку
проходят с малолетства… Едут
в маленьких санках и поросенка с собой везут… И вдруг где-нибудь, где овражек или колдобина, свернется набок и выпадет из санок, как мешок с
мукой, и совсем совместится с плоскостью… И полушубки у них белые, точно мелом вымазаны, от снега-то и не отличишь…
— Ох! Боже, боже мой!.. что-то у меня
в груди… Ничего, ничего, — произнесла она тише, уцепясь за рукав арабки, — это
пройдет скоро… Слышишь ли? скажи ему, что посреди самых жестоких
мук… милый образ его был передо мною… пойдет со мной… что имя его… на губах…
в сердце… ох! милый… Артемий… прости… Арт…
На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал
в колпаке старичок-мельник с удочками,
в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал
в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей,
в мохнатых шапках и синих куртках моравы и уезжали по той же плотине, запыленные
мукой, с белыми возами — на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы,
пройдя несколько шагов, быть точно так же убитыми.